Добрый день, господин Шольц.Меня зовут Виталий Ревзин, мне семьдесят лет и я, таки, имею до вас сказать пару слов.

Давно собирался вам написать, ещё тогда, когда вы заявили, что «геноцид — это смешно», потому что, ещё тогда, считал, что смеяться над геноцидом очень опасно.Наверное, вы так сказали потому, что мы с вами, фигурально говоря, «по разные стороны прицела»: я, как еврей, от народа, который подвергся геноциду, вы - от народа, который этот геноцид осуществил.Мой отец, Лев Ревзин, выпускник Харьковского артиллерийского училища, сразу, в июне 1941 года, с экзаменов, отправился на фронт. И закончил эту войну, тоже в июне, только в 1945 году, в Праге, но успел поучаствовать во взятии Берлина и расписаться на развалинах рейхстага.Я, потом в детстве, много раз рассматривая военные фотографии, искал то место, где он расписался, разбирал разнообразные каракули на стенах и колоннах, но так и не нашел его подпись. Это неудивительно – у отца был очень скверный почерк.С войны отец привез «подарки» от немцев – четыре ранения, четырнадцать осколков в теле от разрывной пули (да-да, немцы использовали этот запрещенный боезапас) и осколок мины. Война его «догнала», и он умер в шестьдесят пять лет.Тогда же, в 1941 году, я лишился 80% своей семьи – немцы расстреляли на Украине в Николаеве двенадцать человек моих родственников, включая тетю Бетю, которая была на последнем месяце беременности. Немцы убили их только за то, что они – евреи. Господин Шольц, вы когда-нибудь, в одночасье, теряли 80% своей семьи! Думаю, нет, потому что мы опять «по разные стороны прицела»: вы от народа, который убивал, я – от народа, который убивали.Этот счет не закрыт, и не будет закрыт, пока есть на свете хотя бы один еврей.Помню, как какой-то сибирский школьник что-то лепетал с трибуны рейхстага о немецком пленном, который хотел жить мирно и счастливо: но почему тогда этот немец пришел на нашу землю не с лопатой и на тракторе, а автоматом и на танке! И мечтал он о счастливой жизни на тучной земле Украины, юден фрай и в окружении сотен славянских рабов. Хорошо, что его мечта не осуществилась. И может, это его пальцы в 1941 году нажимали на курок, посылая смерть тете Бете и её неродившемуся ребенку.Но я уважаю немецкий народ – народ талантливый и трудолюбивый. И я верил, что Германия усвоила тяжелый урок, потеряв в первой мировой войне более двух миллионов человек, а во второй-более восьми миллионов. Верил, что больше никогда ни один немецкий солдат, танк или самолет, даже автомат, не пересечёт границы Германии, неся кому-то смерть. И ещё, я думал, что немцы понимают, что следующая война может стать для них последней, что они могут оказаться на переднем крае, на поле боя в условиях тотального уничтожения. И может, попросту, исчезнуть немецкий народ – народ талантливый и трудолюбивый.Я полагал, что вы, как руководитель страны, всё это понимаете, и не будете ввязываться ни в какие авантюры, опасные своими тяжелыми, можно сказать – роковыми, последствиями для немецкого народа.Но, что я вижу, господин Шольц – танки с немецкими крестами на броне рвут гусеницами украинскую землю, немецкие снаряды несут смерть тысячам людей, немецкие солдаты тренируются, готовятся к какой-то войне.И это очень опасноА начиналось всё со смеха над геноцидом.Остался, может быть, один шаг, даже, может быть – маленький шажок и мы с вами, на самом деле, окажемся по разные стороны прицела.И, тогда, снова придется расписываться на развалинах рейхстага.А у меня, тоже, скверный почерк.На том прощаюсь с вами.