Можно ли было солдатам и офицерам, проходившим службу в Афганистане, сообщать родным о своём местонахождении? Первопроходцам 1979-1980 годов это было строго запрещено. Речь идет, конечно, о первых месяцах пребывания в этой экзотической стране. Особые отделы тщательно отслеживали почту солдат.Помню один эпизод, который произошёл ближе к весне: моего бывшего наводчика-оператора Володю Красавина вызвали в штаб батальона за то, что в одном из писем он написал фразу «расцвели маки». Его оправдание, что слово «Афганистан» в тексте отсутствует, не произвело впечатления. «Не дури», — ответили ему в штабе. — «В следующий раз это будет не просто разговор».



В первые дни пребывания в Афганистане у нас не было конвертов. Мы их не захватили с собой, предполагая, что отправляемся на незапланированные крупные учения с боевой стрельбой. Никто не знал, сколько они продлятся, но точно не месяцы. Мы думали, что убываем максимум на неделю или две. Какие письма? Напишем, когда вернёмся.После Нового года, в январе 1980 года, все были уверены, что вскоре нас выведут из Афганистана. Свою задачу десантники выполнили отлично: переворот состоялся, 40-я армия вошла в страну — оставалось только ждать. Все были уверены, что номер полевой почты не присваивался именно по этой причине: скоро вернёмся в Союз. Более того, в дивизию до сих пор не доставили ротные палатки, что укрепляло наше убеждение в том, что мы готовимся к возвращению на зимние квартиры.На протяжении этого времени личный состав находился на улице, и спать приходилось в БМД, что было не теплее, чем на морозе; единственным преимуществом являлось отсутствие ветра. Днем, в свободные минуты, приходилось греться возле выхлопных труб боевых машин. Но, что удивительно, несмотря на долгие дни на морозе, никто не заболел. Видимо, в такие стрессовые периоды организм активирует сильный защитный механизм.В середине января 1980 года замполит батальона собрал личный состав и настоятельно рекомендовал отправлять письма домой. Прошел месяц, как от нас не было никаких известий, и у родных могли возникнуть вопросы: «Где мы?». На вопрос замполиту: «Как же писать письма, если нет конвертов?», он ответил, что сам отправил треугольное письмо. Так поступали солдаты во время Великой Отечественной войны. Однако я не припомню, чтобы кто-то воспользовался этим советом замполита: при таком способе отправки писем вопросов у родных возникло бы еще больше.Вскоре конверты появились, и стало возможным писать письма. Однако корреспонденция не отправлялась сразу по адресам. Все письма сначала доставлялись в Боровуху-1, где дислоцировался наш полк. На местной почте на конверты ставили штамп, и уже после этого письма отправлялись по назначению. Дома наши родные получали послания с печатью из Белоруссии, поддерживая иллюзии о нашем пребывании в родных местах. Многие, кстати, так и не отправляли никаких писем, не зная, о чем можно писать. Даже если бы разрешили упоминать о нашем местонахождении, то что мы могли написать: о том, что втянулись в бои?Комдив Иван Федорович Рябченко: Мы говорили об интернационализме. И воспринимали это слово не как броский лозунг, а как точное определение тех чувств, которые переживали, готовясь совершить правое дело. Это сейчас очевидно, что правота наша оказалась весьма сомнительной, что наши чувства питали идеализм и неведение в представлениях о соседней стране, сложнейших процессах, происходящих там, но тогда у нас, как говорится, не было вопросов.Они появились позже. Этот идеализм был непродолжительным. Уже в конце февраля – начале марта 1980 года после первых операций по ликвидации бандформирований стали заметны перемены в настроениях.Зачем мы здесь? Какой смысл в наших действиях? Вот наиболее типичные вопросы, которые задавали себе участники тех событий.