Мне чудится, что нас изъест, как пламя,палящий свет. Как долго день тянулся,как долго! Я невольно содрогнулся:он возвратится снова. Свет — как пламя.Габриэле Д’Аннунцио, «Вечер».



С момента объединения Италии в XIX веке итальянские националисты призывали к освобождению итальянцев, волею судьбы оказавшихся за пределами страны. Неудачная попытка Италии получить Далмацию после Первой мировой войны сыграла важную роль в формировании итальянского националистического мифа. По этой причине неудивительно, что взоры многих итальянцев были прикованы к приключениям поэта-патриота Габриэле Д’Аннунцио в Фиуме и за борьбой Италии за установление контроля над восточными пограничными территориями [3]. Случай с Фиуме является уникальным в истории ирредентизма, поскольку является одним из наиболее ярких и продолжительных примеров этого явления. В 1910-х годах международное сообщество не могло прийти к единому мнению о том, какому государству должен принадлежать этот приграничный город. Борьба итальянских националистов за Фиуме отражала сложные противоречия между различными направлениями националистической мысли и опиралась как на исторические аргументы, так и на модернистскую революционную программу [1].Как уже было сказано выше, подъему национализма в Италии способствовали неудачные переговоры в Версале, где президент США Вудро Вильсон выступил против притязаний Италии на Далмацию и восточную часть Истрии, которые она должна была получить по Лондонскому договору. Вильсон хотел, чтобы восточное побережье Истрии, всё побережье Далмации и архипелаг, на который претендует Италия, отошли Югославии. Ситуацию усложняло то, что городские власти Фиуме обратилось в Рим с просьбой присоединить город к Италии. Этот выбор был обусловлен не только ирредентистскими настроениями, но и страхом Фиуме попасть в руки своего исторического врага — Хорватии. [2].Итальянские националисты и ирредентисты, со своей стороны, ещё больше повысили ставки. Они начали кампанию по всей стране под лозунгом «Вся Далмация + Фиуме». Несмотря на крайности националистической среды, требование Италии о том, чтобы союзники соблюдали условия Лондонского договора, само по себе не было надуманным, как считает часть историографии. Италия вступила в Первую мировую войну на определенных условиях, понесла существенные людские и материальные потери, и поэтому вполне законно требовала то, что ей было обещано. На самом деле Антанта дала аналогичные обещания Румынии в отношении Баната, Трансильвании и Бессарабии — территорий, на которых проживало множество венгров, сербов и немцев. Право народов на самоопределение, которым прикрывались политики, совершенно не волновало Антанту, когда территории, на которых проживали миллионы немцев и венгров, передавали другим государствам (классический пример — Данциг) вопреки желаниям этих народов.Можно утверждать, что требования Италии в Париже не были удовлетворены не из-за того, что они противоречили принципу национального самоопределения, а из-за того, что они противоречили интересам одного из государств-победителей – Франции. Сильная позиция Италии в Центральной Европе, на Балканах и, в перспективе, на Ближнем Востоке противоречила французским планам. Французский писатель Анри Мишель впоследствии писал, что тенденции, формировавшиеся во французской политике того времени, были явно антиитальянскими и являлись следствием активной балканской политики Франции [2].Именно эти решения, принятые Союзниками (Антантой), стали питательной средой для ирредентизма и ревизионизма, что в значительной степени способствовало дестабилизации европейского баланса сил после войны.Зарождение итальянского ирредентизмаИрредентизм является важнейшим, но недостаточно изученным аспектом национализма. Это вера в то, что часть нации находится за пределами государственных границ и должна быть не только «освобождена», но и «избавлена» от иностранного влияния. Ирредентизм опирается на мифы об историческом, географическом и языковом единстве нации. Стремление к национальному освобождению территорий, оккупированных иностранными державами, таких как Македония и Южный Тироль, впервые возникло в XIX веке, параллельно с ростом национального самосознания в Европе. Однако эти стремления по-прежнему являются важной чертой националистических движений, служа мощным инструментом политической мобилизации. Исследуя борьбу итальянских ирредентистов за город Фиуме (итальянское название современной хорватской Риеки), можно утверждать, что ирредентизм – это не только политический акт, но и глубоко культурный феномен [1]. В Италии движение ирредентизма зародилось в конце XIX века и получило свое название от итальянского патриотического движения – «Italia Irredenta». Конкретной целью ирредентистского движения (представленного широкой сетью организаций) было установление «естественных границ» Италии, присоединение некогда итальянских (но на тот момент входивших в другие государства) территорий Трентино, Триеста, Далмации, Истрии, Тичино, Ниццы, Корсики и Мальты [5]. Итальянское государство с момента своего возникновения опиралось в первую очередь на принцип национальной принадлежности. Это означало, что политический класс попросту не мог отказаться от ирредентизма [2]. Сторонники ирредентизма приводили исторические аргументы в пользу того, что Адриатические земли являются частью Италии, ведь территория Далмации и Истрии сыграли ключевую роль в зарождении Римской империи и культуры эпохи Возрождения, которая предшествовала итальянской культуре. Таким образом, до XX века ирредентистские притязания на восточные границы Италии были не просто вопросом политических территориальных амбиций, но вопросом, уходящим корнями в исторический и языковой дискурс.Претензии итальянских националистов на Адриатику были также ответом на зарождающееся славянское национальное самосознание, основанное на культурном национализме иллирийского движения. Наряду с хорватским национальным возрождением, это панславянское движение XIX века стремилось объединить южных славян. Впоследствии, будучи городом на границе двух устоявшихся культурных сфер, Фиуме стал местом столкновения итальянского и панславянского культурного национализма. В годы, предшествующие Первой мировой войне в Италии, наблюдался подъем ирредентистских настроений. Эти настроения всё чаще фокусировались на Фиуме и находили отклик у художников-авангардистов. В отчете десятой конференции Национальной итальянской лиге в Тренто и Триесте отмечалось, что Фиуме всегда стремилось к автономии при венгерском правлении, сохраняя при этом свою итальянскую культурную самобытность [1].Целью итальянских ирредентистов было национальное возрождение, а национальное объединение было и целью, и инструментом. Войну против Австрии они рассматривали не только как способ завершить Рисорджименто, но и как возможность придать осязаемую форму духовному процессу национального строительства, которое, по их мнению, было далеко от завершения. В конечном счете, их цель состояла в том, чтобы вселить в гражданское общество чувство национальной цели.Ирредентизм, национализм и ФиумеИрредентистские настроения в отношении Фиуме достигли апогея в 1919–1920 годах, когда город был захвачен Габриэле Д’Аннунцио и его армией добровольцев, среди которых было много поэтов, писателей и художников. Для Д’Аннунцио это был акт искупления, о котором его предшественники в XIX веке не могли и мечтать. Риторика Д’Аннунцио в сочетании с политическими реалиями эпохи Первой мировой войны превратила Фиуме в географический символ мифа о Великой Италии [1].Ирредентизм начала XX века, подпитываемый имперскими националистическими аргументами, следует рассматривать в контексте духовного модернистского национализма, выраженного в творчестве довоенного авангардного поколения. Опираясь на идеи Рисорджименто, эти итальянские авангардные националисты (многие из которых впоследствии стали футуристами и фашистами) вдохновлялись религиозными и символистскими идеями об эстетическом патриотизме, с которыми они столкнулись в культурной среде Парижа XIX века – центре художественного модернизма того времени.В 1910-х годах ирредентистский национализм всё больше склонялся к радикальному империалистическому видению территориальной экспансии Великой Италии, тем самым смешивая ирредентистские притязания с новым имперским национализмом. Поэтому вопрос о том, должна ли Италия участвовать в войне, был напрямую связан с потенциальными территориальными приобретениями Италии – аргументами, которые апеллировали к ирредентистским настроениям. Однако с точки зрения как духовного возрождения, так и территориальных приобретений исход войны оказался неутешительным [1].Габриэле Д'Аннунцио не скрывал своего разочарования из-за того, что переговоры о будущем Фиуме после Первой мировой войны зашли в тупик. Фиуме был «последним носителем знака Данте», и он должен был стать оплотом итальянской римской культуры. Как заявил поэт в эссе «Pentecoste d’Italia» («Итальянский Пятидесятник»), датированном 8 июня 1919 года, Фиуме имел символическое значение для Италии: «ʺОн дунул им в лицо и сказал: примите Духа Святогоʺ. Это слова апостола Иоанна. Сегодня Фиуме дышит в лицо всем нам, итальянцам, оно обжигает наши лица своим дыханием и говорит нам: примите это пламя… Сегодня мы празднуем во славу Фиуме» [4]. Это ораторское искусство Д’Аннунцио во всей красе: поразительная смесь сакральных и мирских элементов, подчеркивающая эмоциональную силу священных символов и неожиданно связывающая их с земными задачами. Использование Д’Аннунцио религиозных символов в традиционно светском контексте позволило ему убедить своих сторонников в том, что они являются участниками священного предприятия [4].Фиуме, как убеждал свою аудиторию Д’Аннунцио, не только воплощал итальянский дух, но и распространял его по всей Италии. Таким образом, Фиуме представлял собой сокровищницу итальянского национального духа, хранилищем итальянской национальной идентичности. Д’Аннунцио придал Фиуме священный статус, рассматривая его как носителя духовного пламени, которое должно было возродить дух нации. Марш из Ронки в Фиуме в сентябре 1919 года был революционным событием и рассматривался как духовный акт. 11 сентября 1919 года, накануне марша, Д’Аннунцио написал будущему дуче Бенито Муссолини, что «Бог Италии помогает нам». Марш ардити, художников и писателей приобрел трансцендентное, духовное и даже религиозное значение. До, во время и после марша это мероприятие стало символом борьбы Италии за национальное возрождение [1].Фиуме как остров надежды итальянской нацииПосле заключения перемирия в итальянском общественном мнении Фиуме стал символом притязаний Италии на Адриатику. Название «Фиуме», до тех пор неизвестное большинству людей, стало лозунгом, вокруг которого сплотился весь интервенционистский лагерь, от левых до правых. Казалось, что одно это название содержит в себе все мотивы для вступления Италии в войну [2].Фиуме также стал своего рода лабораторией новой политической культуры, основанной на мифах, мобилизации масс, смешении священного и мирского. Д'Аннунцио участвовал в создании новой формы литургии в Фиуме, которая сыграла значительную роль в развитии гражданских фестивалей и массовой политики (речи с балкона, диалоги с толпой, разработка новых «гражданских» праздников и т.д.). «Фиуманский эксперимент», казалось, воплощал в себе лозунг «ни левые, ни правые». К Д'Аннунцио присоединились синдикалисты, такие как Джузеппе Джульетти и Альчесте де Амбрис, националисты, такие как Федецони, военные, футуристы и фашисты. На последнем этапе своего приключения Д’Аннунцио сместился ещё левее, ища поддержки даже у большевистской России [2]. Фиуманское приключение, длившееся 15 месяцев, стало революционным событием, в ходе которого получили развитие всевозможные авангардные идеи о духовном возрождении. По словам Д'Аннунцио, Фиуме был «Città di Vita» – «Городом жизни», раем для свободных духом людей. Футуристы, дадаисты, йоги и нудисты – все они нашли свое место в этом городе.«Значимость моего предприятия и моего упорного сопротивления становится яснее с каждым днем… Бунтовщики, стремящиеся к восстанию, со всего мира устремляются к пламени Фиуме, которое распространяет свои искры повсюду» – писал Д’Аннунцио. В революционной энергии, сосредоточенной в Фиуме, Д’Аннунцио увидел идеальный тип «итальянца»: «Если бы хотя бы половина Италии была похожа на Фиуме, мы бы господствовали над миром. Но Фиуме всего лишь одинокая вершина героизма, и будет сладко умереть, испив последний глоток его воды». Для Д'Аннунцио Фиуме был островом надежды для итальянской нации, пусть и маленьким и отдалённым.Хотя аннексия Фиуме была обусловлена множеством факторов, все они преследовали общую цель: стремление создать или, скорее, возродить Великую Италию. Стремление к геополитической экспансии и рост империалистического национализма лежали в основе новых ирредентистских нарративов. Деятели культурной революции верили, что борьба за Великую Италию и возвращение Фиуме приведут к духовному возрождению итальянской нации в целом [1].Использованная литература[1]. Milou van Hout. In search of the nation in Fiume: Irredentism, Cultural Nationalism, Borderland. Nations and Nationalism, Vol 26, Issue 3. 2020.[2]. Marina Cattaruzza. Italy and Its Eastern Border, 1866–2016. Routledge, New York, 2017.[3]. Maura E. Hametz. In the Name of Italy nation, family, and patriotism in a fascist court. Fordham University Press, New York, 2012.[4]. Ледин, М. Первый Дуче: Д'Аннунцио в Фиуме. — М.: Тотенбург, 2024.[5]. См. Семченков А.С. Проблема разделенных народов в контексте трансформации мирового политического пространства. Политическая наука, 1, 2009. 137-167.