В прошлой публикации мы остановились на том, как крымского ставленника на казанском престоле Сафа Гирея «в животе не стало», и на трон взошел его двухлетний сын Утямиш. Кризис власти выглядел особенно опасно для казанцев на фоне брожений среди части туземных булгарских феодалов. Еще в 1546 году правобережные (горние) черемисы вместе с чувашами восстали против хана и практически вышли из-под его подчинения. К тому же промосковский блок казанской аристократии снова начал посылать русскому царю обычные сигналы. Перефразируя знаменитые строки летописца, это звучало как «земля наша обильна, да наряда в ней нет; приходите с войском и сажайте своего сподручника».


Такие просьбы со стороны лояльных казанских феодалов отражены в рассказе архимандрита Спасского монастыря Никифора о походе 1550 года и в других источниках. Но на сей раз намерения Ивана IV могли быть куда серьезнее, чем установление очередного шаткого протектората. Как же Москва готовилась к предстоящему походу, какие цели ставила, сколько сил и орудий смогла собрать? Обо всем этом и поговорим. Какие цели ставила Москва?По этому поводу в историографии до сих пор нет единства. Как считает исследователь С. Х. Алишев, еще в 1545 году в Первопрестольной задумали полноценное завоевание ханства, «но решение о взятии (ханской столицы. – Примечание П. Канаева), пожалуй, было вынесено Боярской думой весной 1549 года, где, кроме бояр, участвовали митрополит Макарий, князь Владимир и царев брат князь Юрий». Некоторые историки вовсе полагают, что уже в 1445 году в Москве твердо решили брать Казань и включать ее в состав Русского государства как можно скорее. По мнению исследователей Р. Г. Фахрутдинова и А. М. Ермушева, такой перелом в целеполагании на поволжском театре произошел только в 1550 году. А. Г. Бахтин же предположил, что Москва окончательно нацелилась на присоединение Казани лишь весной 1552 года, когда договориться миром с казанцами не удалось. Сложно сказать, какая из перечисленных позиций ближе к истине. Начиная с правления Ивана III Москва регулярно направляла крупные рати и артиллерийские наряды под стены Казани, но дальше очередного протектората и возведения карманного хана дело пока не заходило. Не исключено, что то же самое задумывалось еще в 1548 году, и только вакуум власти в ханстве в связи со скоропостижной гибелью Сафа Гирея окончательно подтолкнул Москву к более решительным мерам. С другой стороны, о необходимости кардинального решения казанского вопроса открыто говорили и гораздо раньше, еще при Василии III. Например, после основания Васильгорода (современный Васильсурск), в 1523 году об этом писал митрополит Даниил. Принадлежал к «партии ястребов» и Максим Грек, который исключал возможность союза между православными и мусульманами. Он предлагал Василию Ивановичу воспользоваться перемирием с Литвой, чтобы бросить все силы на покорение поволжского ханства. Эти высказывания падали на благодатную почву: недаром на старте поволжского похода 1524 года государь доехал вместе с войском аж до Нижнего Новгорода, посещая святые места и слушая молебны. Изначально великий князь якобы собирался добраться до самой Казани. Все это выглядело как декларация о намерениях перейти к более смелым действиям на восточном направлении. Хотя наиболее масштабная информационная кампания в пользу завоевания Казани развернулась уже позже, усилиями митрополита Макария, Ивана Пересветова и ряда других московских пропагандистов времен грозного царя. Великий князь московский Василий III Иванович. Гравюра конца XVI века французского путешественника и исследователя Андре Теве Возникает крамольная мысль, что начиная с установления первого крымского протектората в ханстве в 1521 году (воцарение Сагиб Гирея) и вплоть до самого 1552 во всех московских походах не было однозначного целеполагания. Программой минимум в любом случае являлось высвобождение Казани из цепких когтей крымских Гиреев. Дальнейшие действия могли зависеть от целого ряда факторов: насколько удачно сложится военная кампания для Москвы, каковы будут расстановка сил и настроения в среде казанской аристократии. Кто знает, как развернулись бы события, скажем, в 1530 году, одержи русские войска более внушительную победу. На деле же военный успех оказался половинчатым, и Москве пришлось снова изгонять крымского ставленника (того же Сафа Гирея) и усаживать на престол своего сподручника (Джан-Али) при помощи прорусского блока казанской аристократии. Разумеется, ни о каком присоединении ханства при таком раскладе не могло быть и речи. К тому же все прекрасно понимали, что Казань и Москва не находятся в вакууме: необходимо учитывать фактор третьих сил (Крыма, Литвы и т. д.) и в целом ситуацию на международной арене. В таком контексте показательны уже упомянутые рассуждения Максима Грека, который предлагал «ковать железо» в Казани, пока «не горячо» на литовском направлении. Подготовка к походу Несмотря на неудачу предыдущего февральского похода 1549 года, царь и высшее командование вновь решили идти на Казань зимой. Это можно считать тактическим ноу-хау середины XVI столетия. Ранее, во времена Ивана III и Василия III, практически все поволжские кампании стартовали в конце весны – начале лета. Такой выбор объяснялся соображениями военной логистики. Проще и быстрее всего доставить артиллерию на театр военных действий по реке на судах. Иван Грозный же поставил на первое место не логистику, а оперативную обстановку на границах Русского государства. Ведь самые опасные враги Москвы – крымчане – весной и летом устремлялись к московским рубежам, чтобы поживиться добычей и полоном. Именно в этот «курортный» сезон происходили наиболее масштабные крымские вторжения на русские территории. Накалялась обстановка на Окском оборонительном рубеже, куда еще Василий III ежегодно отправлял караулы «в количестве 20 000 человек для обуздания набегов и грабежей перекопских татар». Конечно, к приведенной Сигизмундом Герберштейном цифре стоит относиться осторожно: как-никак войсковых росписей австрийскому посланнику никто не предъявлял. Но вполне возможно, что такая оценка не далека от истины. В 1549 году с апреля и вплоть до самого начала осени все лучшие рати стояли в городах «от Поля» и по «Берегу», как кратко называли тогда ту самую окскую оборонительную линию. Между тем в Казани скоропостижно погиб хан Сафа Гирей. Представители провосточного блока казанской аристократии решили не терять времени даром и направили посла Енбаса с двадцатью людьми в Крым. Посольство везло правителю Тавриды грамоту с просьбой прислать в Казань находившегося в Стамбуле царевича Давлет Гирея заместо малолетнего Утямиша, который занял престол после смерти отца. Приход к власти дееспособного хана, да еще и на крымских саблях, существенно повысил бы обороноспособность казанцев. Ярлык интересен как один из немногих сохранившихся казанских документов XVI века. Послание насквозь пропитано религиозной риторикой: противостояние Московскому царству трактуется как «священная война» с неверными, гибель в которой дарует пропуск в рай. Впрочем, оценить решительность казанских феодалов и высокопарность письма крымскому царю не довелось. Лояльные русскому государю мещерские казаки «побили» послов «на поле» в устье реки Медведицы, захватили ярлыки и отправили в Москву. Хотя точно неизвестно, не было ли отправлено в Тавриду других подобных обращений. Как предполагает исследователь Аксанов, часть казанских посланников все же достигла пункта назначения. Но, забегая вперед, крымчане в русско-казанское столкновение так и не вмешались. Пока крымская угроза не позволяла отвлечь большие силы на Казань, москвичи решили прощупать театр военных действий. В разрядных книгах содержатся сведения о небольшом походе в «казанские места» в июне 1549 года. Возглавили мероприятие воеводы Б. И. и Л. А. Салтыковы. Какие-либо подробности относительно летней операции в источниках отсутствуют, но, скорее всего, она носила сугубо разведывательный характер. Тем временем полным ходом шел сбор войска для большой поволжской кампании. Была произведена мобилизация значительных сил, включавших дворянские ополчения московской, новгородской, псковской, торопецкой, луцкой, ржевской земель. Также в походе приняли участие на стороне Москвы вассальный касимовский царевич Шах-Али и астраханский царевич Едигер со своими дворами. Примкнули к русским ратям и перешедшие на службу к Ивану Васильевичу казанцы во главе с «князьями» Табаем и Костровым. И снова о численности войска в актовых материалах не говорится ни слова. Нарративные же свидетельства не более реалистичны, чем приехавший поздравить Ивана Грозного со взятием Казани Вавилонский царь из Казанского летописца. Так, астраханский поэт Шерефи, который находился в Казани во время военной кампании, вовсе насчитал под рукой у «безбожника Ивана» ни много ни мало 800 000 ратников. Ранее уже был приведен предложенный исследователем А. Лобиным метод подсчета рамочной численности воинских контингентов в первой половине XVI века, исходя из количества больших воевод, по аналогии с хорошо задокументированным полоцким походом Ивана Грозного (под рукой у одного большого воеводы – 4–5 боевых сотен, в каждой из которых около 150 бойцов). По рассматриваемому походу разрядные книги сообщают нам о 21 воеводе. Важно учесть, что двое из перечисленных полководцев были «у норяду», то есть руководили артиллерийскими формированиями. Едва ли у них имелось более 1 000 бойцов. Будем оптимистами и предположим, что под началом всех остальных военачальников находились по 5 боевых сотен. Что касается служилых касимовских татар, то их, должно быть, набралось порядка 1 000 человек. Такие выводы можно сделать при изучении более поздних войсковых росписей времен грозного царя и по ранним нарративным свидетельствам А. Кантарини (1476). Прибавим еще 1 000 татар из дворов Едигера и союзных казанских князей. Итого получаем приблизительно 17 250 ратников. В который раз повторимся, что такие расчеты примерны и лишь показывают возможный порядок цифр. Ведь фиксированной штатной численности полков, боевых сотен и других войсковых формирований тогда попросту не было. Состав московского войска Численность численностью, но какие именно боевые единицы стоят за этими цифрами? В поволжский поход отправлялись четыре основных рода войск. Боярские люди. Как сказано в разрядной книге 1475–1605 года относительно рассматриваемого нами похода,«а х приступу имал государь у бояр и воевод и у детей боярских пеших людей в доспесех (в списке М. А. Оболенского это место выглядит иначе – «с пищалями в доспесех»). Именно такие ратники составляли наибольшую часть московского войска в поволжских кампаниях Ивана Грозного. В массе своей это были всадники из числа боевых послужильцев детей боярских и бояр, только спешенные и брошенные на приступ. Такая импровизированная пехота вооружалась ручными пищалями, саблями и копьями и оснащалась доспехами – стеганными тегеляями либо кольчато-пластинчатыми бронями. Главное преимущество подобных бойцов заключалось в том, что при необходимости они «легким движением руки» вновь превращались во всадников с привычными саадачными наборами и действовали против вражеской конницы в поле. Также «люди боярские» умели вести позиционные действия и защищать укрепления. Словом, это были настоящие «универсальные солдаты», которые находились на стыке пехоты и конницы и годились для решения практически любых боевых задач. Конные дети боярские и их послужильцы. Это та самая поместная конница, которая составляла основной ударный кулак русских государей со времен Ивана III. Но в данной военной кампании количество конных ратников, скорее всего, уступало пешим «боярским людям»: все-таки основные силы выделялись непосредственно для штурма и осады. Всадникам же предстояло защищать пушкарей и прочие пешие контингенты от вражеских конных отрядов в поле, а заодно совершать рейды по территории противника и выполнять различные тактические задачи (какие именно, скажем уже в следующей публикации). Что касается облика таких воинов, то его неплохо описал наш старый знакомый Сигизмунд Герберштейн. «Лошади у них маленькие, холощеные, неподкованные, узда самая легкая, затем седла у них приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и натягивать лук. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара (копья или стрелы). К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить ее и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия, то они оставляют плетку, и она свободно свисает с руки». Дети боярские и их боевые послужильцы. Изображения из «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна Словом, московские конные ратники практически ничем не отличались от татарских: их комплексы защитного и наступательного снаряжения сильно походили друг на друга и имели общие иранско-османские корни. В историографии такое уподобление русской конницы восточному образцу получило название «ориентализация» (от лат. orientum – восток). Всадники Ивана Грозного были вооружены восточными саблями и саадаками – наборами из налучья, лука, стрел, колчана и портупеи. И снова нет различий между русским и казанским воином: оба мастерски орудовали сложносоставным луком «татарского» (или османско-иранского) типа. Этот пулемет своего времени в умелых руках обладал скорострельностью приблизительно в десять выстрелов в минуту, против двух у пищали, и бил на 100–150 м. В качестве защиты применялись уже упомянутые кольчато-пластинчатые и кольчатые доспехи (байданы, бехтерцы, калантари, юшманы). Хотя далеко не все воевали «в чешуе, как жар горя». Судя по разрядным книгам и другим сохранившимся документам второй половины XVI века и более поздних времен, «бездоспешной» могла быть половина войска и даже более. Забегая вперед, в 1556 году в Каширской военной корпорации только 45 из 222 дворян имели металлические доспехи. Большинство довольствовалось стегаными тегеляями (от старомонгольского «дэгель» – одежда): многослойным, подбитым шерстью или пенькой стеганым кафтаном с короткими рукавами и высоким стоячим воротом. Лучше дела обстояли с металлическими шлемами: широко применялись как мисюрки с ерехонками, так и высокие сфероконические шлемы.Кольчато-пластинчатые доспехи, которые практиковались в русских войсках в рассматриваемый период Пушкари и пищальники. В рассматриваемый нами период они уже представляли собой отдельные рода войск. Начиная с 1540-х годов пушкари несли постоянную службу за государево жалование и занимались исключительно ратным делом (ранее артиллерийскими орудиями на поле боя оперировали сами мастера, которые отливали пушки, что сильно подрывало боеспособность государства). Русский пушкарь и итальянский военный инженер на московской службе в XV в. Рисунок Н. Канаевой Судя по актовым материалам, уже к середине XVI века пушкарями называли специалистов по стрельбе из больших осадных бомбард, а пищальниками – из колесных орудий полевых нарядов и ручных пищалей. В качестве личного оружия для самозащиты и те и другие получал ручницу (ручную пищаль). Предусматривалась для них и униформа – кафтаны «однорядки», которые выдавались из казны. Вспомогательная крестьянская посоха. Это буквально работники ножа и топора, а заодно лопаты, охотничьей рогатины и много чего еще. Такие временные контингенты набирались преимущественно из сельского населения по принципам, которые варьировались в разные времена. Чаще всего призывали 1 конного или пешего человека с 3–5 или более крестьянских дворов. «Посошники» использовались в основном для инженерных работ: рытья канав, строительства временных примитивных укреплений, охоты и т. д. В рассматриваемой нами кампании одной из главных задач «посохи» являлась транспортировка многочисленных артиллерийских орудий. Хотя в комплект их вооружения могли входить примитивные боевые ножи и булавы, непосредственно к военным действиям посошники привлекались только в самых крайних случаях – при тотальном перевесе сил неприятеля или очень больших боевых потерях. Бог войныМосковское командование собрало для поволжской кампании 1549–1550 годов не только большое войско, но и внушительный артиллерийский наряд. Напомним, что ранее в феврале 1548 года множество русских орудий было утеряно во время неудачной попытки похода на Казань. Тогда войска едва успели дойти до места, где сегодня находится село Работки Кстовского района Нижегородской области, как «прииде теплота велика и мокрота многая, и весь лед покры вода на Волзе, и пушки и пищали многие проваляшесь в воду». Очевидно, что потонула в прямом смысле слова тяжелая артиллерия – осадные пищали и бомбарды. Для Москвы это была досадная, но не фатальная потеря. В этом плане показательны приведенные Сигизмундом Герберштейном слова еще Василия III одному пушкарю, который попытался спасти свои орудия в ходе неудачной казанской кампании 1506 года: «Не орудия важны для меня, а люди, которые умеют лить их и обращаться с ними».Даже если описанный австрийским послом случай – всего лишь «досужая басня», она родилась не на пустом месте. Со специалистами и производственной площадкой у Москвы к этому времени и впрямь все было в полном порядке, поэтому Иван Грозный постоянно наращивал артиллерийский парк. При необходимости на московском пушечном дворе (впервые упоминается в источниках под 1475 годом) могли быстро изготавливать недостающие орудия. Пушечный двор в Москве. Картина А. Васнецова Забегая немного вперед, именно о таком экстренном восполнении потерь говорит минимум орнаментов и украшений на отлитых в 1551–1552 годах пушках. Скорость изготовления и количество орудий тогда перевесили красоту. Конечно, это еще не стандартизация артиллерийского парка, но первые, пока еще неосознанные шаги в данном направлении. Возвращаясь к походу 1550 года, все тот же астраханец Шерефи сообщает об «11 огнестрельных пушках» и «4–5 воздушных пушках», которые стреляли ядрами, «наподобие куска горы». По словам Шерефи, такие сведения были получены от перебежавшего к казанцам русского пушкаря. Кратко обозначим некоторые виды орудий, которые отправились под Казань в 1549–1550 гг. Бомбарды («великия пушки»). Речь о тех самых «4–5 воздушных пушках» из сообщения Шерефи. Другими словами, перед нами аналоги крупнокалиберных немецких Hauptbusche. Такие орудия еще называли «стеновыми», поскольку использовались они для пролома фортификаций. Бомбарды не имели колесных лафетов и размещались на специальных деревянных станках. О калибрах подобных орудий можно судить по более поздним актовым материалам. Так, в разряде 1577 года зафиксированы три «кольчатые» бомбарды, стрелявшие ядрами 6–7 пудов. Если уже такие снаряды астраханец сравнил с «кусками горы», интересно, что бы он сказал про 20-пудобые ядра, которые выпускали наиболее монструозные «великие пушки». Впрочем, и 7-пудобые орудия могли нанести серьезные разрушения казанской крепости. Проломная пищаль Инрог. 1577 г. Пушки огненные и верховые.Это большие мортиры, стрелявшие «верхом», то есть навесным огнем, каменными и зажигательными ядрами. Их, по свидетельству Шерифи, было не менее 11. Наиболее внушительные осадные мортиры выпускали снаряды весом от 1 ½ до 6 пудов (от 25 до 98 кг). С обычными ядрами все просто: они были свинцовые, железные или каменные. Куда больший интерес представляют зажигательные снаряды. Об их устройстве можно узнать из одной грамоты 1555 года дьякам Ф. Еремееву и К. Дубровскому, где перечисляются необходимые для изготовления такого «адского пламени» материалы. Судя по всему, это были железные ядра, покрытые несколькими слоями промасленной материи и бумаги и перетянутые «ужищами» (веревками). Мелкокалиберные легкие пищали. Впервые применение полевого (малого) артиллерийского наряда упоминается в источниках в контексте московского похода на Казань 1506 года. С тех пор, по мнению военного историка В. В. Пенского, полевая артиллерия становится обязательной компонентой во всех русских военных походах. Значительную часть «малого» наряда составляли мелкокалиберные соколки или, другими словами, фальконеты. Так, уже после взятия Казани в 1552 году на складе в городе осталось 340 «ядер фанкалетных», а 21 сколка длиной в 9 пядей и калибром от ¾ до 1¾ гривенки находилась в Свияжске. При штурмах такие небольшие орудия часто применялись для обстрела бойниц неприятельских крепостей. Итак, приготовления были закончены, и настало время выдвигаться на Казань. Но о ходе военной кампании речь пойдет уже в следующей, заключительной публикации цикла статей. Источники: Шерифи Х. «Зафер наме-и Вилайет-и казан».История о Казанском царстве. Казанский летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 19. М., 2000.Разрядная книга 1475–1605 гг. М., 1977.Герберштейн Сигизмунд. Записки о московских делах // Россия XV–XVII века глазами иностранцев. – Л.: Лениздат, 1986.Литература: Пенской В. В. Военное дело Московского государства. От Василия Тёмного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII вв. – М.: «Центрполиграф», 2018.Худяков М. Г. Очерки по истории Казанского ханства. М., 1991.Алишев С. Х. Казань и Москва: межгосударственные отношения в XV–XVI веках. Казань, 1995.Лобин А. Артиллерия Ивана Грозного. М., 2019. Аксанов А. В. Казанское ханство и Московская Русь: Межгосударственные отношения в контексте герменевтического исследования. Казань, 2016. Волков В. А., Введенский Р. М. Русско-казанская война 1547–1552 годов. Осада и взятие Казани. Флоря Б. Иван Грозный. М., 2019. Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. Россия времени Ивана Грозного. М., 1982.